Бувайсар Сайтиев.
Фото Александр Вильф, архив «СЭ»
Александр Карелин.
Фото Андрей Голованов, Сергей Киврин, архив «СЭ»
Дмитрий Миндиашвили.
Фото Дмитрий Окунев, архив «СЭ»
Трехкратный олимпийский чемпион, легендарный борец-вольник стал гостем подкаста Григория Дрозда, поговорив с экс-чемпионом мира по боксу о спорте и о жизни.
Цонтарой
— Вы — представитель тейпа Цонтарой.
— Да (смеется).
— Чем он отличается от других чеченцев?
— Отличительные характеристики каждого тейпа… Тейп — это направление. Про наш тейп — был некий человек, его звали Цонта. Он приходится нам 14-м отцом. Он основал некое поселение, и все, кто рождался от него, носят его имя — цонтароевцы. Я сам — житель Дагестана, но по национальности — чеченец. У нас, в Чеченской республике, девять тукхумов. Это более крупная единица, туда входят тейпы. В шуточной форме говорят: «Когда в воскресенье люди проходили мимо Цонтароя и никого не увидели, то спросили: «А где все?», а им ответили: «Они все торговать ушли». Еще сейчас скажу не в пользу наших женщин: «Если у кого-то жена из Цонтароя — в доме собака не нужна».
— Вы рассказывали, что в детстве часто дрались на улицах. Почему это происходило? На улице вас боялись или уважали?
— У нас как-то было принято драться на улице. Выяснять, кто лучше дерется.
— То есть мальчишками, это было такое, достаточно дружеское…
— Нет, это было далеко не дружеское. Это было раннее детство. В школе, в ранних классах надо было определиться, кто в классе самый-самый. В нашем классе несколько мальчиков — в том числе я и Ислам Матиев, который со мной поехал в Красноярск, — ни разу не выясняли отношения. Мы вместе ходили на борьбу, частенько боролись на соревнованиях, он чаще побеждал, но при этом сказать, кто из нас кого побил бы — большой вопрос. А так — дети частенько дрались на улице. Думаю, ничего плохого в этом тогда не было. Да и сейчас у меня пятеро мальчиков, я бы не обиделся и не расстроился бы, если бы кто-то из них пришел домой с фингалом.
— У меня такая же позиция. У меня два сына. Но я у старшего спросил: «Дань, вы в классе как-то пихаетесь? Какие-то вопросы есть? Может, старшаки?», а он отвечает: «Пап, ты что?» Спрашиваю: «Как что? Школа же. Пацаны, балуетесь, задираетесь? Что, никто никого не бил, никогда не дрался?» А он говорит: «У нас такого нет в школе».
— А вы признавались отцу, что дрались?
— Меня мама воспитывала. Мама, наверное, знала, но у меня это как-то проходило… То есть подрался — и все на этом. У нас в школе были выяснения между классами «А» и «Б», я был таким лидером. Ну, вообще, не принято было, я маме не рассказывал многое, что происходило на улице.
— Я к тому, что твои пацаны просто не говорят.
— Может быть.
— Я тоже отцу никогда не рассказывал, что дрался.
— Ну а что говорить? Если пришел с синяком — уже не скрыть, не головой же ударился. Вы говорили, что сейчас, уже в зрелом возрасте, можете сделать замечание, например, пьяному человеку, который сидит на детском катке, вывести его из детской зоны. Когда в последний раз такое случалось?
— Безучастным в каких-то таких ситуациях я не остаюсь. Для меня важно…
— Если видите какую-то несправедливость, то…
— Обязательно. Хоть мне и страшно порой бывало, еще с самого раннего детства, когда несколько человек бьют одного — я не могу пройти мимо. Я не смогу, мне будет очень тяжело. Это необязательно должно быть в рамках унижений. Можно пьяного человека, в принципе… Мы-то уже взрослые ребята, сами тоже бывали в различных состояниях и ситуациях, мы можем понять пьяного, объяснить ему. Но оставаться безучастным и считать, что это не имеет ко мне отношения… считаю, для спортсмена, который много лет занимался единоборствами, это непозволительно. Если где-то нужно применение какой-то силы, настойчивости, порицания, когда надо разрулить ситуацию… ну, не все же занимались спортом, многие побоятся подойти — вдруг что-то сломают. Поэтому тем, кто занимался единоборствами — если есть какая-то социально опасная ситуация, то надо вмешиваться. Тем более кто-то увидит и скажет: «А он мимо прошел». Нас-то люди знают.
— Это стыдно.
— Это просто неправильно.
Фото Григорий Филиппов, архив «СЭ»
Мама
— Близкая для меня тема. Меня мама тоже воспитывала одного, потом родился младший брат. Ваш отец погиб в автокатастрофе, когда вам было 13 лет. Одна мама, шестеро детей. Можете вкратце рассказать, как, во-первых, выжить? Какой был ваш быт, как вы жили? Как мама справлялась с этим?
— Я очень хорошо это помню, это самые яркие воспоминания из моей жизни. Во-первых, нас было не шесть, а девять. Дело в том, что старший брат моего отца жил в Иркутске, у него были три девочки и мальчик. Случилось так, что его посадили в тюрьму, надолго, на 15 лет. Осталась одна женщина с тремя дочками и мальчиком — жена старшего брата моего отца. Она осталась в Иркутске. Мой батя поехал туда — я еще тогда не родился — и в 1974 году привез троих девочек домой, к нам. Они жили у нас. Потому что, видимо, их мать не вывозила, ей было тяжело. Когда я родился, они уже были у нас. Девочки — белобрысые, мать у них русская, всех зовут по-русски. Они понимали только по-русски, мы сразу начали говорить на двух языках. Когда я родился, я думал, что Ася, Марина — они мои старшие сестры. Только потом я узнал, что была такая ситуация. Когда отца не стало, в 1988 году, двое из них уже были замужем, мама работала на стройке. Тогда же нельзя было спекулировать, подрабатывать было сложно. Но в 1986-1988 годах уже разрешили кооперативы, аренду земли, уже проникали какие-то моменты частной собственности.
— Позже была приватизация.
— В 1987 году, помню, отец еще жив был, он взял в аренду землю в Ставропольском крае, мы там что-то посадили, сами вырастили и продали урожай — уже можно было. Хасавюртовский район — очень сельскохозяйственный, там все растет хорошо. У нас был домашний скот, мама вязала. Короче говоря, все подряд делала, железный человек, дай бог ей сто лет здоровья еще к тем годам, что она прожила. Мы начали понимать цену жизни, я в 15 лет получил первую зарплату — мне дали талонов на 30 рублей. Даже в 14 лет, по-моему.
— Как спортсмену?
— Да. Там, где мы жили, находилась столовая, нам не было смысла кушать в этой столовке, мы ели дома. К концу месяца ребята приходили в эту столовую и выменивали эти талоны на коробки с маслом, яйца, муку — на продукты. Помню, с большой гордостью в 14 лет эту первую зарплату получил. А потом уже пошли результаты, старший брат начал выступать.
— Но такая спортивная дисциплина в семье помогала маме, вы понимали, что нельзя хулиганить, надо помогать.
— Да, все строго. В полшестого утра был подъем. По радио в 6 утра звучал гимн. Если он прозвучал — значит ты уже опоздал на зарядку. Значит надо было быстро бежать, чтобы успеть в строй. Так было с первого по второй класс. Помню, зима, старший брат на сборах, мне 9 лет, младшему брату Адаму где-то 6, мы идем — ему снег по пояс, мне — по колено, он не успевает за мной, темно… Я бегу, сам плачу, а он еще и не успевает. Я разворачиваюсь, бегу за ним, луплю его, бегу обратно, он тоже бежит… Такие моменты помню. Конечно, было тяжело, но это все забывается, остается в памяти только уважение к родителям за то, что вот так воспитывали. Сейчас мама говорит: «Знаешь, как тяжело было мне вас таких маленьких будить, выпускать… Но отец настаивал».
— Жалела?
— Да. Но отец настаивал. Дело в том, что наш народ поголовно был выслан в Сибирь в 1944 году, нас реабилитировали только в 1957-м. Когда всех высылали в этих вагонах, отцу было 2 года, а матушке — 1 год. Они из этого поколения, они ничего не страшатся, не боятся, они все прошли. Отец понимал, что может быть все что угодно. История нашей страны удивительна, могут прийти какие угодно времена, надо быть готовыми ко всему.
— Что для вас слово «мама»?
— В моей жизни мама — самый главный человек. Не потому, что какие-то чувства, не потому, что я понимаю… Она знает, что я сейчас здесь [на подкасте] нахожусь, ей в 80 лет обязательно надо знать, во сколько я приду домой, хотя я живу в Москве! У нее столько агентов, которые за мной следят! Мама — очень строгий человек. Никогда в жизни на какое-то предложение: «Мам, а давай, а можно…» — никаких компромиссов. Мама в этом плане… Ну, она очень религиозный, верующий человек и хочет, чтобы мы все прожили строго по велению Бога. Ни на сантиметр влево, ни на сантиметр вправо. И сама это делает, показывает нам на протяжении своей жизни, что это возможно. «Вот, я же делаю это, старая, больная. А вы что, не можете?»
— На собственном примере.
— Да. Строгая, обидчивая, но обида у нее сразу проходит. Она обижается — и тут же начинает звонить. «А, ты-то завтра не позвонил бы, а я-то не могу на тебя обиженной находиться». Мама.
Фото Александр Вильф, архив «СЭ»
Отец, дети
— Вы говорили, что отец был строгим. В чем это выражалось?
— Он был строгим в плане отношения к себе. Люди говорили: «Ох какой он и для себя тяжелый, и для людей». Он и себе многого не позволял, и от окружающих много требовал. В плане отношения к семье — за стол с нами не садился, кушал отдельно. Говорил матери: «Позови этого», каждого из нас он как-то называл. «Этого бессовестного позови сюда! С большой головой — позови сюда!» Такой командир был, с интонацией такой.
— Вам там не разгуляться было.
— Абсолютно. Потому что понимал — один брат 15 лет сидит там, у другого — третий срок. Он знал свою кровь и понимал, что если чуть-чуть дать волю, то уже не соберешь. Борьба — это была такая муштра, с утра до вечера тренировки, учеба, ни минуты свободного времени. Вот такое было детство.
— Такое воспитание с его стороны было оправданным? Может, хотелось какой-то ласки иногда, доброты?
— Я считаю, это оправданно. Сегодня в нашей семье разные мнения по этому поводу, но я считаю, что это было оправданно. Мне это нравится, импонирует. Сегодня я сожалею, что не могу быть таким строгим к своим детям.
— Не хватает…
— Твердости не хватает. Хотя не сказать, что я размазня в семье. Но именно по отношению к себе мне твердости не хватает, поэтому навязывать ее детям нет смысла. Мы недавно разговаривали с одним умным человеком и пришли к мнению, что, возможно, у наших детей такой период, что им надо научиться жить с уже решенными бытовыми проблемами. Мы-то в советское время выживали.
— Ну, мы думали, что мы жили, но…
— В лучшем случае ты мог быть Корейко — где-то спрятать, даже если у тебя есть деньги — не мог ими светить, показывать их. Ты не мог строить дом выше каких-то стандартов, не мог купить машину какую-то, пару джинсов. Ты не мог быть богатым, поэтому культуры обращения с финансами и частной собственностью не было. Что делали люди? Максимум — могли обеспечить себе бытовые условия. У многих из нас сейчас они уже есть — у детей нет такой проблемы, как одеться и поесть. Наверное, не надо сожалеть, что они легко живут, надо, наоборот, и их научить, и самим понять, что пора им учиться при имеющемся бытовом уровне смотреть дальше, развиваться. Мир же большой, знаний много. Необязательно все время пытаться желудок свой…
— Хорошая мысль. Раньше были кареты, теперь есть машины — и что нам, специально на каретах ездить? В этом смысле можно подумать и поразмышлять. Я-то сам из города Прокопьевск, шахтерский край, определенные условия жизни, трамвай, снег, мороз — справлялся. А требовать от своих же детей… Иногда я злюсь на них и говорю им: «Вы не представляете, как я жил, как жила ваша бабушка». У них есть все, но они позволяют себе лениться. Но в нынешних условиях нужно все равно сделать их воспитанными, трудолюбивыми…
— Вы сказали про лень. Лень — это нехорошая штука. Мы только что говорили про тяжелые бытовые условия. Места для лени не было. Если мы говорим, что сегодня, при имеющемся бытовом достатке, надо развиваться дальше, так тем более места лени не должно быть! Значит, у них должны быть вообще какие-то космические запросы.
— Логично. Есть ведь все инструменты.
— Как можно лениться? Можно ведь эту штуку взять (берет телефон) — и все узнать! И можно что угодно…
— Дети иногда, возможно, в Москве… Да и в регионах тоже сейчас достаток есть, у многих в семьях есть машина…
— Да, помню, в 1993 году в первый раз поехал в Америку — у них у всех в семье по три машины было. Как мы удивлялись этому! А сейчас у всех у нас тоже… И ничего хорошего от этого нет! Ни пройти, ни проехать.
Фото Дмитрий Солнцев, архив «СЭ»
Борьба начала девяностых
— Сейчас в Дагестане максимально развита борьба. Как все выглядело в девяностые, когда в стране была разруха?
— В 1991 году я стал победителем первенства СССР среди младших юношей, мне было 16 лет, я выиграл в 55 кг. Мне сказали, что надо найти 2500 долларов, чтобы поехать в Канаду на первенство мира. У меня этих денег не было. Сказали еще, что надо сделать загранпаспорт, он стоил 700 долларов тогда. У меня и загранпаспорта не было. В итоге я не поехал. Другой мальчик, из Кабардино-Балкарии, которого я победил в финале, нашел эти деньги. Республика, минспорт, не знаю кто, сделали ему все, он поехал и стал победителем первенства мира. Такая ситуация была, надо было ехать за свой счет. Борьба была в упадке в Дагестане — как и во всей стране. Хотя люди на местах тренировались, а вот общих возможностей для развития не было.
— И детей в залах было меньше, чем сейчас?
— Не скажу, что так.
— Я был недавно в Махачкале, был в борцовских и боксерских залах — очень много детей.
— В Хасавюрте было много детей. В то время только появились юношеские международные турниры — первенства мира, Европы. К счастью, ситуация продлилась недолго — в 1993 году я выиграл чемпионат России по юношам, и меня страна повезла. Меня экипировали, поехал, приехал — все за счет государства. Короткий период разрухи был.
— Знаю, что у вас было время, когда вы параллельным зачетом боролись за Кемеровскую область и числились в спортивной школе Ленинска-Кузнецкого.
— Да.
— Какое впечатление об этом шахтерском крае?
— Первое впечатление — суровый, серый шахтерский город. Помню, в первый раз я приехал зимой в 1990 году. Гостиница «Центральная», розовая такая…
— Ну, условно розовая. Серо-розовая.
— Да. Зал был хороший, «Динамо». Петр Гаврилович Брейко, тренер — душа-человек. Во всех регионах тогда были такие тренеры, которые своим авторитетом, энтузиазмом были выше всего. В каком бы крае он ни работал, в каком бы зале ни работал — все вокруг звенело, работало. Попадая в зал, мы сразу забывали, где находимся, и думали, мечтали только о самых высоких пьедесталах. Кемерово — далеко не чужой для меня город. Мой старший брат как раз в Кемерове окончил спортроту, я там боролся не раз на соревнованиях. Потом, будучи в Красноярске… Кемерово — это был наш Сибирский федеральный округ, я не раз боролся за этот округ. Кемеровчане — наши сибиряки, наша родина.
— Есть друзья из Кемеровской области?
— Очень много. С большим уважением, с большой честью называю друзьями Александра Брыксина, Александра Шишкина — это мои старшие товарищи, мне посчастливилось быть с ними вместе в каких-то руководящих органах. У меня есть огромное количество друзей и единомышленников моего возраста, с которыми я познакомился в Кемерове на борцовских коврах. Мы боролись, вместе ездили по стране. Кемеровчане — духовитые. Помню, в зале, помимо борьбы, стабильно была ударка всегда.
— И теплых ванн там не бывало.
— Не было. Да одно Белово чего стоит, Новокузнецк.
Фото Дмитрий Окунев, архив «СЭ»
Миндиашвили
— Прозвище «Бусик» — откуда оно появилось, кто дал?
— Это пошло из семьи, в семье меня так называли. Имя у меня редкое, бабушка назвала. Видимо, сложно было запоминать, так меня и стали называть «Бусик», так оно и осталось.
— Дмитрий Миндиашвили рассказывал, что когда-то называл вас Хиросимой.
— Жертвой Хиросимы (смеется).
— При каких обстоятельствах это было?
— Я был худой, он меня увидел и спросил: «Это что за жертва Хиросимы?» Такое он говорил не только мне. Я не слышал, что он это сказал. Я уже рассказывал, что в 1991 году выиграл первенство Союза. Мы с моим одноклассником Исламом Матиевым вместе стали чемпионами. Приехали к Миндиашвили в Красноярск. Мастера спорта, победители первенства СССР. Вернее, мы думали, что едем к Миндиашвили, но до него мы добирались еще два года, будучи в Красноярске. Он был слишком высоко.
Он определил нас к заслуженным тренерам Сергею Григорьевичу Хачикяну и Георгию Левановичу Бахтуридзе, царствие ему небесное. Он определил нас работать с ними, а мы самого Миндиашвили даже не видели. Он наверху у себя в кабинете сидел. Тогда в Красноярске был первый десант из Хасавюрта — Ахмед Атавов, первый абсолютный чемпион мира, после долгих травм попал к Миндиашвили, и тот сделал из него чемпиона. Потом были Абдулла Магомедов, Сиражудин Аюбов — чемпионы Европы. Абдулла в то время жил там, он повел нас в зал, сам поднялся к Миндиашвили, поговорил с ним, спустился к нам и заявил: «Вот, вам сказали, что вы будете тренироваться с тем-то и с тем-то». А нам-то что? Нам только зал нужен был. И тренеры, и спортсмены поняли, что эти ребята приехали… Мы встали в 6 утра — я думал, что все борцы по всему миру в 6 утра делают зарядку, а оказалось, что нет. В Дагестане до сих пор любые спортсмены утром начинают. Выйди в 6 утра на махачкалинский пляж — битком. Традиция.
— Дмитрий Георгиевич, хоть вы его и не видели, наверняка приглядывал, получал информацию, спрашивал: «Ну, что там эти?»
— Конечно. В сентябре 1992 года мы приехали, в 1993-м сразу выиграли первенство России, поехали на Европу, выиграли там в одну калитку. Дмитрий Георгиевич же работал со взрослыми борцами, он не думал, что мы, юноши, так быстро заборемся. В 1994 году нас впервые допустили на Ярыгинский турнир — и я в 19 лет выиграл по взрослым. В финале Борю Будаева, чемпиона мира, победил, еще кого-то победил. Миндиашвили был в шоке и уже подключился. В 1995 году я стал чемпионом мира, в 1996-м выиграл Олимпиаду, мне был 21 год. Я в 17 лет приехал, в 20 — стал чемпионом мира. Конечно, у нас сразу пошла работа с Дмитрием Георгиевичем.
— Он говорил о том, что физическая подготовка стояла на втором плане, а на первом — мышление и воля. Если «физику» можно подтянуть, то как обстояли дела с мышлением и волей? Вы искали для себя какие-то инструменты, чтобы это улучшать, или уже родились человеком, в котором все это было заложено?
— Нет, конечно. Воля тренируется ежедневно, вырабатывается в тренировочном процессе. У нас с детства с Исламом Матиевым была конкуренция между собой — кто последним уйдет из зала. Все уходили, а мы еще на час оставались. И так два дурака в одном огромном зале и сидели — я на одном канате, он — на другом. Он отбрасывания делает, я — еще что-то. Тренер уже свет выключал и уходил. Так продолжалось несколько лет. А потом мы приехали в Красноярск. Бывали там?
— Да.
— Часовню на червонце не помните, на 10-рублевой купюре? Наша академия борьбы была рядом с этой часовней, туда прямо дорожка шла. Думаю, сейчас за 30 минут добегу до этой часовни. Ну, тогда и ступенек не было. Тренировка начиналась у нас в 17.30. Мы с Исламом в 11 часов сами делали тренировку, потом приходили на общую тренировку, добегали до этой часовни, спускались, бегом становились в строй и тренировались со всеми, а потом, когда все уходили, занимались еще час. Дошло даже до того, что мы четыре раза бежали на эту часовню, а потом прибегали на общую тренировку. И ты уже сам понимаешь, что у тебя есть огромный объем проделанной работы, а какая воля без работы? Сам себя не обманешь. Я искренне верил всегда, что Бог за мной наблюдает, и если я по отношению к нему нечестен или попытаюсь смухлевать — во время кросса где-то спрятаться в кустах, я всегда понимал, что в самый ответственный момент — раз — и все.
— Слова Миндиашвили, видимо, звучали немного в другом контексте, учитывая ваше трудолюбие. Вы делали в два раза больше. «Физика» была огромная. Возможно, эта воля и заключалась в том, чтобы заставлять себя терпеть.
— Умение терпеть и работать — это и есть воля, наверное. Я был выносливый, но у меня было много ошибок из-за большого желания победить. Когда я приехал в Красноярск, Дмитрий Георгиевич убрал все лишнее. Он говорил: «Чем матушка-природа наделила — то и надо увидеть и развивать, а остальное — убирать». Как скульптор берет камень, убирает лишнее и оставляет то, что нужно. Вот такую огранку сделал Дмитрий Георгиевич. А я в раннем детстве попал в очень хорошие тренерские руки. В Хасавюрте была очень высококвалифицированная тренерская школа. Покойный Алихан Джамалдинов — первый основатель школы борьбы в Хасавюрте. Он был очень интеллектуальным тренером, многие его ученики сами стали тренерами, добились больших высот. Магомед Гусейнов, Таджуддин Гусейнов, Исхак Ирбайханов — да много имен. Мы попали к Исхаку Ирбайханову, мы попали в грамотные руки. И дальше с нами тоже работали грамотные тренеры — Султан Гашимов — один из ярких тренеров, который повлиял на формирование мужского характера, на отношение к труду, борьбе, к самому себе. Потом уже Дмитрий Георгиевич все это с высоты своего полета обтесал.
Фото Григорий Филиппов, архив «СЭ»
Ясность цели, семья, любовь
— Ваши слова о том, что одна из самых важных составляющих успеха спортсмена — это ясность цели. В 1995 году, когда тестировали сборную, вы набрали самое большое количество баллов — 96, в то время как другие ребята — 30-40. Расскажите об этом тесте.
— Я не помню вопросов. Это было в технологическом институте. К сожалению, не помню имя женщины, надеюсь, она еще жива, дай Бог ей сто лет жизни, она возраста Миндиашвили была. Нам на головы ставили какие-то электроды, потом мы проходили тесты Люшера, какие-то тесты на картах… Много тестов мы проходили. Она, эта женщина, по всем этим параметрам определила ясность цели. Тогда я начал понимать, что именно ясность цели определяет. Насколько я понимаю, зачем и для чего я туда иду. Если гребцы в лодке просто гребут и не знают, куда они гребут, куда они приплывут? Просто кружиться будут. Ясность цели — залог успеха. Если возвращаться назад — отца не стало, чуть раньше дедушка умер, семья попала в трудную ситуацию, надо было исправлять положение, выбиваться в люди, а нужда — самый сильный мотиватор. Никакая искусственная мотивация не может справиться с нуждой.
— В тот момент переносили на себя ответственность, что вы — один из старших мужчин в семье и теперь за отца?
— Конечно. Но у меня было еще два старших брата. Каких бы успехов ни добивались мы, младшие — в жизни, финансах и так далее, — субординация никогда не менялась. Старший был старшим, мог поругать. А то, что семью надо вытаскивать — конечно. Слава Богу, у нас очень дружная семья. У мамы сейчас более 30 внуков. У нас одна семья, нет разных. Вот мама — и вот мы все.
— Помимо ясности цели, какие еще составляющие успеха в спорте и в жизни?
— Трудолюбие. Человека нужно научить трудиться, он должен уметь трудиться, терпеть. Семья очень сильно влияет на формирование. На формирование личности на 60 процентов влияет среда. Это по исламу, по-мусульмански считается, что помимо генетики и личностных качеств на 60 процентов влияет среда. В какой среде ты находишься — таким человеком и будешь. Говорят же, что если будешь общаться с четырьмя людьми больше всех — то будешь пятым из них. Поэтому для достижения успеха семья — основная среда, в которой человек находится. Если эта семья позволяет человеку улететь в космос — он улетит. Если семья мешает друг другу, не отпускает, не помогает… Если есть, Боже упаси, какие-то зависти, какие-то нехорошие вещи, если нет любви в семье, бескорыстной, бесконечной — то из этой семьи очень сложно улететь в космос. Практически невозможно.
— По большому счету это большой командный труд.
— Да. Семья очень важна. Тренер, наставник, друзья, люди, которые попадаются на твоем пути — ой, это столько обстоятельств! И все это называется «если Бог тебе позволит». Если тебе на роду написано, по воле Божьей. А пути Господни неисповедимы.
Фото Александр Вильф, архив «СЭ»
Умение побеждать
— Вернемся к вашему тренеру. Дмитрий Георгиевич — уникальный человек, сразу чувствуется энергия в его разговорах, в движении. Он говорил, что Иван Ярыгин и Бувайсар Сайтиев были одинаковы в одном — в преданности и в надежности. Когда кто-то начинал шептаться за его спиной, вы сразу приземляли это и обрезали на корню.
— Не знаю, кто бы в моем присутствии решился всуе упоминать Дмитрия Георгиевича Миндиашвили. Такого никогда не было. Дмитрий Георгиевич был уникальным человеком, уникальным педагогом, Мужчиной с большой буквы. Он был большим ученым. Единственный из тренеров по борьбе — настоящий академик Российской академии образования. Он очень много писал, много публиковался, создал академию борьбы, институт единоборств. Из нашего педагогического института, из кафедры физвоспитания он сделал институт единоборств, и он до сих пор работает и выдает нам тренеров в Красноярске. Миндиашвили был объективным до мозга костей. Он всегда говорил мне: «Бусик, единственный резерв для роста — выявить свою ошибку и ее исправить. Я никогда не буду за тебя бегать и спорить — это ниже моего достоинства. Никогда не буду подходить к столу главного судьи и что-то у него выпрашивать. Победа любой ценой — это не для нас. Мы должны быть на две головы выше». Я для себя понял это в очень раннем возрасте. Мне было очень страшно бороться, когда я шел на соревнования, мой старший брат лупил меня, если я проигрывал. Он меня частенько лупил, даже когда я в тренировочных схватках проигрывал.
Я страшно боялся проиграть, мне казалось, что это огромный позор — проиграть и прийти домой. Я думал: «Как я приду? Сейчас там и сестры, и все думают: «Как там я?», а я проиграл». И я плакал часами. Помню, на чемпионате России проиграл, в Кемерове проиграл — плачу, мне стыдно, из-под трибун выйти стыдно. Мне 14 лет было. И я увидел, как борется Багаутдин Умаханов — был такой борец, четырехкратный чемпион Европы. В Хасавюрте, на турнире на стадионе он заведомо знал, что он выиграет, он с таким удовольствием выходил, так ему приятно было бороться. И я подумал: «Блин, вот так надо бороться!» А чтобы так бороться, надо очень много тренироваться. Я рано это понял. Если бороться балл в балл, сегодня выиграл — завтра проиграл, то ты быстро постареешь, перестанешь получать удовольствие. А победы молодят, дают энергию. Я получал удовольствие от борьбы. Основное время, что я провел в борьбе, у зрителей практически не бывало вопроса, кто выйдет победителем. Все знали, что Сайтиев сейчас выиграет. И сам Сайтиев тоже знал, что выиграет. Хотя бывало, что в пятый, шестой, восьмой раз выхожу с одним и тем же человеком бороться, до этого каждый раз его побеждал, но я больше него разминался, больше него настраивался на схватку. Никогда не выходил спустя рукава. Наверное, в этом и заключается умение побеждать. Это целая наука.
Фото Григорий Филиппов, архив «СЭ»
У Миндиашвили есть книга — «Умение побеждать». У него была цель — создать модель идеального борца, расписать ее и повесить в каждом зале страны. «Идеальный борец должен выходить на схватку с пульсом не менее 120, должен атаковать каждые 15 секунд» — и так далее. И если по его модели бороться, то проиграть невозможно. Эту форму, модель борьбы мы пытались воплотить. Надо было обладать неимоверной выносливостью, чтобы все это делать. Верить в свою победу, несмотря ни на что, до последней секунды. Потому что объективность не всегда объективна, скажем так. Вот мы играем в шахматы. У меня осталось две пешки, ладья и король, у вас — куча фигур. Казалось бы — шансов нет. А тут — бах — у вас ножка от стула сломалась, там телефон зазвонил, здесь о чем-то сказали. Есть миллион вариантов, которые могут произойти.
— Да, и ситуация психологически меняется, и на доске.
— Совершенно верно. И так в любом деле. Если человек искренне верит… Что такое для Бога — сделать чудо? Да ничего. Мы в таком чуде живем! Поэтому для спортсмена важно верить в чудо своей победы. Но для этого надо очень много трудиться.
— Правда, что, когда Бувайсар Сайтиев не клал соперника на лопатки, Дмитрий Георгиевич мог неделями не разговаривать?
— Не так. В 1995 году я перешел в 74 кг, я выиграл Ярыгинский турнир, это был основной турнир, по которому формировали взрослую команду в начале года. На сборах в Кисловодске у меня нашли какие-то шумы в сердце, я и сам чувствовал — то стучит, то молчит. Какая-то абсолютно бесконтрольная аритмия. Тогда я впервые услышал о таких вещах, как бигеминия, тригеминия, аритмия… Но у меня аритмия была ненормальная. В Кисловодске был институт кардиологии, там был грузин, Метревели, имя и отчество не вспомню уже, взрослый дядька, возраста Миндиашвили. Мы понаблюдались у него пару дней, и он отправил нас в Москву. Я прилетел в Москву, две недели пролежал в институте кардиологии, тоже ничего там не поняли. Сказали: «Может, возрастное». А это был период, когда я должен был готовиться к чемпионату Европы, я впервые отобрался на чемпионат Европы среди взрослых. При этом я сам чувствую себя хорошо, тренируюсь, пашу. Но кардиограмма говорит, что что-то не в порядке.
— Какой-то сбой.
— Да. И прямо в аэропорту Иван Сергеевич Ярыгин, тогда президент федерации, решил: «Бусик, ты едешь с командой, но бороться не будешь». Мы полетели в Швейцарию, я не боролся, вместо меня был Насыр Гаджиханов, он был лидером в 74 кг до меня. Занял третье место. Мы вернулись — и буквально в июле уже был молодежный чемпионат мира. Я сказал тогда: «Дмитрий Георгиевич, я хоть умру, но на это первенство поеду. Я себя чувствую, как… Не знаю, что это — сердце или что еще — будь что будет». Мы полетели в Иран на молодежное первенство — там борьбу очень любят, 18 тысяч зрителей. Я в хорошей форме, уже считай первый номер среди мужиков в стране, а тут молодежка, мне в кайф бороться, столько зрителей! Я все схватки выиграл по 15-0, меня немного понесло.
— Окрылило.
— Да. Мне подняли руку, я поднял вторую и помахал зрителям. Ох как это не понравилось Дмитрию Георгиевичу. Он начал: «Ты что, артист, что ли? Ты зачем вторую руку поднимал?» В общем, он вызвал меня к себе в кабинет и дал четыре листа, в которых расписаны все мои ошибки. Я все схватки выиграл по 15-0, в финале выиграл 9-0. А там все написано — тут не так сделал, здесь это не сделал. У него такой суровый вид был, он меня сильно заземлил. Это то, о чем мы говорили: победа любой ценой — не для нас. Умение побеждать. Дмитрий Георгиевич говорил, что сперва соперника надо победить территориально, потом психологически. И затем уже техническая победа. То есть посредством давления, тиснения, захватов активных, чтобы он все время выбирался из твоих захватов, посредством жестких тумаков я должен овладеть преимуществом, все должны видеть: «А, так он сильный, гоняет его по всему ковру, он обязательно победит». А случайно, зайчиком отсидеться — так не выигрывают. Преимущество надо зарабатывать по миллиметру. И здесь идет борьба — скажем, в боксе удар — это слишком большое техническое действие, чтобы сразу его провести. До того как ты дойдешь до прямых ударов, ты должен ему руки загрузить, ноги у него должны стать ватные. Ты должен психологически его несколько раз… Он должен думать: «А что это было?» Умение побеждать — это целая наука.
— Целая стратегия.
— Наука. Это наука. И Дмитрий Георгиевич занимался этой наукой очень успешно. Особенно в последние годы. Я в 6 лет пошел на борьбу, прошел много региональных школ, много турниров, сам много проборолся, видел много детей, но я не занимался этой наукой. А Дмитрий Георгиевич занимался. И разница в понимании борьбы, допустим, между мной-дилетантом и академиком Миндиашвили — это небо и земля. Совершенно разные вещи.
Фото Татьяна Дорогутина, архив «СЭ»
Дагестан
— Среди болельщиков есть мнение, что в сборную России по вольной борьбе часто отбирают спортсменов по национальному признаку. Сегодня сборная где-то на 70 процентов состоит из дагестанцев, есть немного ребят из Осетии — и все.
— Это неверно. Дагестан заслуженно занимает свои позиции, потому что Дагестан занимается развитием борьбы. В одном Хасавюрте функционируют четыре училища олимпийского резерва. В одном городе с населением 130 тысяч человек. Я — президент Федерации борьбы Чеченской республики, с полным доверием и поддержкой Рамзана Ахматовича Кадырова. Мы уже шесть-семь лет пытаемся конкурировать, но у нас в республике нет ни одного училища олимпийского резерва.
— Это интернаты, где кишит, живет…
— Да, где ты собираешь самых лучших тренеров и самых талантливых ребят со всех уголков, со всех сел. Они у тебя там живут три раза в день — питаются, получают образование, тренируются три раза в день. Конкурировать с Дагестаном очень сложно. С 2000 года главным тренером сборной страны являлся Дзамболат Тедеев. Он — осетин, не дагестанец. В тренерском штабе дагестанцев очень мало для того, чтобы говорить, что есть какое-то лобби. Дагестанское лобби в борьбе очень слабое. Просто в Дагестане люди на местах работают — тренеры и спортсмены.
— Огромный потенциал.
— Да. И есть много точек, которые постоянно выдают борцов. Это в свое время покойные Али Алиев, Суракат Асиятилов, первый олимпийский чемпион с Северного Кавказа Загалав Абдулбеков, братья Насрулаевы — они подняли уровень тренированности на такой высокий уровень в Дагестане… Я говорил, что в 6 утра в Дагестане все спортсмены на море или в горах тренируются. Так что слова о дагестанском лобби категорически не верны. Я как вице-президент Федерации спортивной борьбы России заинтересован в том, чтобы борьба была как можно в большем числе регионов, но конкурировать с Дагестаном сложно. Когда на чемпионат России приезжают 70 дагестанцев, 10 кемеровчан, 10 красноярцев и так далее — то мне в весе, получается, надо по 10 дагестанцев пройти. И это объективно — они сильные ребята, воспитываются там, попадают, отбираются. А искусственно их зажимать — тоже неправильно, необъективно. География развития борьбы, к сожалению, после развала СССР сузилась. Но массовость есть, над этим Михаил Геразиевич Мамиашвили, многолетний президент Федерации борьбы России, ведет огромную работу. Ведет работу по коммуникации между всеми органами во всех регионах страны. Постоянно выезжает в Хабаровск, Бурятию, Уфу — где он только не бывает — и пытается наладить борьбу, создать конкуренцию внутри страны. Но Дагестан пока на порядок выше.
Фото Андрей Голованов, Сергей Киврин, архив «СЭ»
Карелин, Лопес, Лондон-2012
— Кто для вас более великий борец — Карелин или Михайн Лопес?
— Я даже имени этого Лопеса не знаю (улыбается).
— Тогда ответ понятен.
— Сан Саныч Карелин — уникальная личность для меня. Гораздо ближе и гораздо величественнее, чем любой другой борец, при этом его объективные результаты — не только Олимпийские игры, он — 9-кратный чемпион мира, 11-кратный чемпион Европы. Не знаю, сколько раз Лопес выигрывал чемпионат мира, но Карелин на голову его опережает по наградам на мировых первенствах и Олимпиадах [если сложить вместе]. Но выиграть четыре Олимпиады — великое достояние. Лопес — мощнейший мужик, я видел его борьбу не раз. Ой, мощный он, гигант. И видно, что не глупый — четыре цикла держаться, хотя у него есть хорошие соперники. Тот же турок, Рыза Каялп, который 11-й раз выиграл Европу, никаких шансов не имеет. Мне не хотелось бы сравнивать Лопеса и Карелина. Конечно, Сан Саныч мне гораздо ближе, но я с большим уважением отношусь к Михайну Лопесу, единственному четырехкратному олимпийскому чемпиону. Дай Бог, чтобы он в пятый раз выиграл, чтобы планка была еще выше.
— Не могу не спросить касаемо вашей возможности — не хватило огня шагнуть за четвертым золотом или всему свое время?
— На Олимпиаде в Лондоне в 84 кг выиграл Шарифов из Азербайджана, я с ним никогда не боролся. Но в какой-то период мы с Дмитрием Георгиевичем готовились, мысли были. Видимо, я подустал в образе борца, захотелось пожить. То, что мне до тех пор удавалось с успехом — не спешить жить, тогда уже не хватило терпения. Захотелось пойти куда-то на работу и так далее…
— Слишком долго вы были в борьбе и много там испытали.
— Наверное.
ММА
— Согласны с мнением Карелина по поводу ММА и перехода борцов вольного стиля в этот вид спорта?
— Я буду объективен. Рыба выбирает, где глубже, а человек выбирает, где больше рыбы. Если человек идет в ММА — значит он что-то там хочет. Конечно, мне близка философия нашего вида спорта — без нанесения травм, без увечий, без битья. Да, я считаю, что исторически наш вид спорта, борьба — наверное, когда люди жили в племенах, они поняли, что им надо тренироваться, вырабатывать какие-то навыки. Чтобы друг друга не калечить, они выбирали приемы и методы, чтобы не травмировать. Ты же мне завтра на охоте понадобишься — а у тебя нос сломанный или еще что-то. В этом плане и в плане общего развития ребенка, наверное, борьба очень гармонично способствует. Но ММА — универсальный вид, там можно и бороться, и бить, и душить — все подряд. Это очень универсальный вид деятельности. Если говорить о его психологическом влиянии на массы… Надо ли воспитывать столько злых людей… Все-таки эпоха милитаризации сейчас, и этот вид спорта востребован. Нужны крепкие, жесткие мужчины, готовые драться, на них должны воспитываться дети, готовые завтра утром воевать. Я эту позицию не разделяю. Я — пацифист. Притом что считаю, что мужчина должен быть сильным, уметь защитить себя и семью. Но пропагандировать насилие… Это я не разделяю.
Фото Татьяна Дорогутина, архив «СЭ»
Женская борьба
— Ваше отношение к женской борьбе? У меня есть мнение уважаемого олимпийского чемпиона, и оно, мягко говоря, нейтральное.
— Ну, Чеченская республика — единственный регион, в котором не функционирует женская борьба. У нас в федерации нет женщин-борцов. Но для многих женщин тренировки по борьбе являются… Вот, могу привести пример: я знаю женщину, она весила 90 кг, занималась не самым лучшим видом деятельности, даже сидела в тюрьме. После этого она начала заниматься борьбой и в 58 или 63 кг несколько раз стала чемпионкой России. Стройная, красивая девушка. Представляете, в день два раза тренируется — какая здоровая, красивая женщина из нее получится. Это же не битье, это борьба, на мягкой поверхности. Поэтому для многих женщин борьба — это очень гармоничный вид спорта, даже вид гимнастики, можно сказать.
— Вы — трехкратный олимпийский чемпион. Что женщины показывают с точки зрения техники, могут ли они конкурировать с мужчинами?
— Могут. Не помню, что я смотрел в крайний раз, но девушки очень динамичные, физически крепкие. Женская борьба где-то даже более авантюрная, чем мужская. Мужская — более сдержанная, защитного плана в последнее время. А женская — более открытая, интересно смотреть их поединки.
Чимаев и Хабиб
— Вы говорили, что вам нравится борьба Хамзата Чимаева.
— Я знаю, что Хамзат достаточно долго в юношеском возрасте занимался борьбой. Его результаты показывают, что у него с борьбой все в порядке. Он именно в борьбе доминирует. С этим Бернсом у него был серьезный поединок. До боя с Бернсом Чимаев был для меня один боец, а после него я пересмотрел свое мнение, отношусь к Хамзату очень уважительно как к профессионалу. Борьба Чимаева мне нравится.
— Если сравнить Хабиба Нурмагомедова и Чимаева — чья борьба интереснее и лучше?
— Не могу сказать. Хабиб так же полностью доминировал в борьбе, очень сильный был в партере. Но где-то в поединках с ударниками он позволял себе идти в открытый бой. Хабиб на порядок превосходил своих соперников. Поэтому у него и такой рекорд, 29-0, никто не смог его победить. Мне нравятся многие его личностные качества, его отношение к тем или иным важным вещам. И борьба у него была и есть очень надежная, выверенная, четкая.
— Я правильно понимаю, что с точки зрения борьбы бойцовские качества у них на высоком уровне?
— На высоком.
— Они могли бы конкурировать на чемпионате России?
— Нет. Это совершенно разные виды борьбы.
— То есть если отдельно взять борьбу Махачева и Хабиба и перенести их в вольную борьбу…
— Шансов мало. Это совершенно разные виды борьбы.
— Я именно это и хотел понять. Я могу оценить с точки зрения ударной техники — но как они будут выглядеть в боксе? Так же и с борцами.
— Бесполезно. Это два разных вида. Я много раз приходил на тренировки, они просили: «Покажи что-нибудь». Я сначала пытался, а потом понял, что это абсолютно разные виды борьбы. Наша задача — перевести человека в партер, а если мы его положим на спину, то это — чистая победа. А они сами ложатся на спину.
— И затягивают.
— Совершенно верно. И что я им подскажу? Совершенно другая борьба.