Боксеру Александру Лебзяку исполнилось 55 лет
Александр Лебзяк.
Фото Андрей Голованов, Сергей Киврин, архив «СЭ»
Олимпийскому чемпиону Сиднея Александру Лебзяку сегодня исполнилось 55.
В любительском боксе он выиграл все — и чемпионат Европы (два!), и чемпионат мира, и Олимпиаду. Плюс семикратный чемпион страны (в 1990-м завоевал золото на первенстве СССР, а с 1993-го по 1998-й побеждал на шести чемпионатах России подряд).
Вот с Олимпийскими играми у Лебзяка до поры не складывалось. В 1992-м за три недели до вылета в Барселону получил на тренировке тяжелую травму — разрыв легочных альвеол, по-научному пневмоторакс. Чудом успел восстановиться, вышел на ринг, но уступил уже во втором поединке.
Через четыре года история повторилась. Только рецидив случился на Олимпиаде в Атланте во время первого же боя. Лебзяк не сдался. Написал расписку, что снимает с врачей ответственность, и продолжил готовиться к следующим встречам. Но проиграл в четвертьфинале.
Вернувшись из Атланты, он перешел из второго среднего веса в полутяжелый и с того дня не знал поражений. Новая категория принесла сразу четыре золотые медали: на ЧМ-1997 в Будапеште, на ЧЕ-1998 в Минске, в Тампере-2000 и наконец в том же 2000-м на Олимпиаде в Сиднее.
Год спустя 32-летний Лебзяк провел первый и последний бой на профессиональном ринге — в Ташкенте нокаутировал американца Стейси Гудсона, после чего объявил о завершении карьеры.
Сидней
— Часто вам нос ломали? — поинтересовались у Лебзяка в «Разговоре по пятницам».
— Дважды. В ринге боли не ощущаешь. По крайней мере, свет для меня не гас ни разу.
— Два перелома носа за долгую боксерскую карьеру — мало.
— А по-моему, очень много. Я хорошо защищался. Есть боксеры, которым вообще нос не ломали.
— Нокауты у вас были?
— Нет. Зато три нокдауна. Один «стоячий», два с падением. Эти два падения прошли гораздо легче, чем стоячий. Лучше бы я тогда упал.
— Почему?
— Когда удар точный, но не жесткий — быстрее приходишь в себя. Отключаешься на секунду-другую. Затем встаешь, а голова ясная! Понимаешь, что пропустил удар, но не болит ничего. А вот когда состояние «грогги», намного хуже.
— Какие ощущения?
— Ничего не понимаешь. В голове единственная мысль: надо устоять. Такое у меня было в 1988-м на предолимпийской неделе. Боксировал с корейцем.
— Этот кореец чего-то в итоге добился?
— Абсолютно ничего. В той ситуации был виноват я. После команды «стоп» опустил руки — и получил несколько жестких ударов. Расслабляться нельзя. Если опускаешь руки — уходи на безударную дистанцию.
— Вы говорили, что на Олимпиаде в Сиднее выиграли без единой ссадины.
— Так и было.
— Это — чудо?
— Опыт. Чудом была сама Олимпиада — ничего теплее я не помню. До двух часов ночи не спали, дожидались ребят из разных сборных.
— Кого дольше всего?
— Почти до утра ждали ходока. Он пришел совсем никакой. Тогда Олег Саитов завоевал золотую медаль — я на нее посмотрел, но в руки брать не стал.
— Примета?
— Да. До этого прикоснулся к медали Ирины Приваловой, и она рассказала о примете.
Фото Игорь Рабинер, «СЭ»
Воины
— Никакие приметы вас не уберегли от страшных травм. Дважды лопнуло легкое.
— Да, сначала лопнуло само легкое, потом — клапан. Называется «пневмоторакс».
— Сегодня что-то напоминает о той истории?
— Слава богу, нет.
— Говорят, легкое не чувствует боли?
— Чепуха. Я не мог встать, на карачках сидел. Меня всего сдавило.
— Это произошло на Играх в Атланте. Если не могли встать — как же продолжали боксировать?
— Вот так и боксировал. Написал расписку, что врачи не виноваты, вся ответственность на мне. Так воспитали. Не то что сейчас: «Ой, ручка болит, освободите…»
— Если бы ваш спортсмен пришел и сказал, что будет боксировать с травмой, — неужели дали бы ему бумагу, чтобы писал расписку?
— Я бы его допустил. Так правильнее.
— Почему?
— Лучше умереть на ринге, как бы это горько ни звучало. Мы все — воины. Я понимаю, спорт — еще не вся жизнь. Но если не дам человеку шанс — как он будет ко мне относиться? И таких моментов было много. Например, на Олимпиаде в Пекине боксировал парень с серьезной проблемой. Узнал я о ней, когда боксер уже завоевал путевку на Игры.
— Давили на вас — чтобы не рисковали?
— И очень сильно. Но я оставил парня в сборной. Он настоящий мужчина. Боролся до конца. Молодец, что не побоялся и вышел в ринг. Не победил, но выступил достойно. А после Олимпиады закончил карьеру.
— Был в вашей жизни бой, выигранный чудом?
— 1987 год. Куба. Юниорский чемпионат мира. В полуфинале поначалу проигрывал немцу. Так за минутный перерыв тренер нашей сборной Константин Копцев пересказал мне всю Великую Отечественную. И про зверства фашистов, и про подвиги наших.
— Помогло?
— К гонгу в моем сознании что-то перевернулось. Мне чудилось, что бьемся где-то под Сталинградом, а у немца на голове каска, в руках — автомат… Первым же ударом отправил его в тяжелый нокаут. В финале тоже победил.
— Тот же Саитов вспоминал, что его перед боем успокаивали индийские философские трактаты. У вас были способы сохранить душевное равновесие?
— Однажды тренер дал почитать Хемингуэя. Я открыл книжку — и влюбился в этого писателя. Сразу купил полное собрание сочинений. До сих пор могу читать Хемингуэя с любого места. Особенно нравятся рассказы «Кусок мяса», «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера», повесть «Старик и море»…
Фото Федор Успенский, «СЭ»
Авария
— Ваш отец — шахтер-взрывник, работал в поселке золотоискателей в Магаданской области. Опасная профессия?
— Заваливало его в шахте. Почти сутки там провел, пока не вытащили. Но подробностей не знаю. В детстве отец два раза брал меня в шахту. Спускались на восемьсот метров.
— Что-то запомнилось?
— Жуткий холод и постоянное чувство опасности, оно окружало со всех сторон. Заставляло дрожать. Работать в шахте мне не хотелось. Боксировать было интереснее.
— Какими глазами смотрел на вас военком, когда заявились проситься в Афганистан?
— В шоке был, конечно. Но ему уже пришла директива, что Лебзяк выиграл юниорский чемпионат мира. Поэтому полковник хлопнул меня по плечу: «Сынок, занимайся спортом. За тебя в Афганистане есть кому послужить. Открою секрет — скоро наши войска оттуда выведут». Через два года так и получилось. А меня приписали к танковому полку в Магадане.
— Олег Саитов рассказывал, что в начале 90-х его звали в рэкетиры. А вас — звали?
— Ни разу. Боженька уберег. Я всегда сторонился темных дел. Хотя один раз бес попутал — когда пошли в Магадане жене сапоги выбирать. Стоили, помню, 450 рублей. Я же в месяц получал 250. Пришли с Ирой на рынок. Примерила. Спрашиваю: «Как?» — «Нормально». — «Ну и ступай в них домой. Я догоню». Протягиваю продавцу сто рублей и старые сапоги жены: «Это продашь, добавишь».
— Продавец не обрадовался?
— Да уж. Позвал на помощь крепких ребятишек. Те меня узнали. Разрулили ситуацию. Говорят продавцу: «Это же Лебзяк! А ты сам лоханулся». Но больше таким способом на рынке я ничего не приобретал.
— Еще экстремальные события в вашей жизни были?
— Как-то, возвращаясь на машине из Питера, перевернулся на скорости 120 километров в час. Перед этим так разогнался, что бросил фразу: «Эх, сейчас бы крылья — взлетели». Будто услышал кто-то наверху — и посмеялся. Хотел летать? Получи!
— Как полет?
— Обгонял фуру с прицепом. Водитель, видимо, ямку объезжал — резковато дернул в сторону. Ка-а-к даст мне этим прицепом — и я на «бьюике» взмыл в небеса. Приземлился на крышу.
— Что чувствует человек, когда едет на крыше?
— Это у друзей надо спросить, которые со мной сидели. Они дважды кувыркнулись. А меня сразу вышвырнуло через боковое стекло на встречную полосу. Хорошо, что по ней никто в это время не ехал. Повезло еще, что ремнем не был пристегнут, а то бы вдавило в руль.
— Никому не посоветуете пристегиваться?
— Наоборот. Всегда пристегивайтесь. Просто гонять с такой скоростью не нужно.
— Обошлось без переломов?
— Друзья отделались ссадинами. А я успел сгруппироваться — лишь пятки здорово отшиб. Так ныли, что потом две недели ходил как балерина. На носочках.