Юрий Семин и Борис Игнатьев.
Фото Александр Федоров, «СЭ»
Интервью бывшего тренера сборной России и спортивного директора бело-голубых Бориса Игнатьева.
С Борисом Игнатьевым мы знакомы больше тридцати лет — с тех пор, как он стал помогать Павлу Садырину в первой версии сборной России. Журналисты его всегда любили — открытый и доброжелательный человек, он вне зависимости от переменчивого настроения босса, будь то сначала Садырин, а потом Олег Романцев, обеспечивал нас, как теперь модно говорить, «контентом». Мы знали, что несолоно хлебавши с базы в Новогорске не уедем.
Без Игнатьева не было бы автора рекорда чемпионатов мира Олега Саленко, забившего пять мячей в одном матче Камеруну и разделившего с Христо Стоичковым звание лучшего снайпера ЧМ-1994. Форвард по прозвищу Сало вырос в игнатьевских юношеских сборных, стал под его руководством чемпионом Европы, а в Америку 1994 года Борис Петрович поехал вместе с Юрием Семиным в ролях ассистентов главного тренера. Один цикл он и сам возглавлял команду — но на ЧМ-1998 она не вышла, будучи «убитой» в решающем гостевом матче с болгарами судьей Крондлом, а затем минимально проиграв стыки Италии.
Через Игнатьева прошла вся история российского футбола. Сейчас ему 82, он по-прежнему регулярно ходит на матчи, живет игрой, готов делиться впечатлениями и отвечать на старые вопросы, которые волнуют по сей день.
То, что перестал вызывать в сборную Мостового и Карпина после Кипра, — моя ошибка
— Как вы сейчас оцениваете свое решение больше не вызывать в сборную Александра Мостового и Валерия Карпина после ничьей на Кипре в 1997-м? И вообще, это вы решили или Вячеслав Колосков? — спрашиваю Игнатьева.
— Колосков там вообще ни при чем. Он мог посоветовать — но ни в коем случае не надавить. Вячеслав Иванович — тонкий и профессиональный человек. А решение после Кипра не вызывать Мостового с Карпиным было моей ошибочной реакцией на то, что они сделали в этой игре. Ну, не забил Саша киприотам — так это же футбол! Да, может, в тот день у них не было должной концентрации. Но реакция на это тренера Игнатьева была завышена неадекватно.
— В 1990-е у России была масса игроков в ведущих чемпионатах, но сборная ничего не добилась. В 2008-м и 2018-м — всего по одному легионеру, и команда Хиддинка взяла бронзу Евро, а Черчесова — вышла в четвертьфинал ЧМ. Как это понять?
— Парадокс есть. Наверное, долю вины за то, что не получилось в 90-е, надо взять на себя нашему тренерскому сообществу. Упущения были. Но уж больно много тогда было скептиков среди самих игроков. Они давали понять, что у нас в условном Манчестере и воздух другой, а что это тут по сравнению с условным Миланом за тренировки… А уж бутсы-то, бутсы! Совсем не было понимания, что отсюда ты вышел, вырос и поехал в ведущие лиги мира — и теперь, будь добр, что-нибудь верни. Не деньгами, а страстью. Вместо этого велись постоянные разговоры о качестве футболок, обуви и т.д. Это уводило в сторону, было поиском путей для отступления.
А во времена команды Аршавина Хиддинк сделал так, что у тренера появился авторитет, с которым не пререкался никто. Причем я далек от мысли, что Гус — такая большая величина по сравнению, допустим, с Романцевым. Просто голландцу удалось создать атмосферу, которая позволила игрокам верно расставлять акценты, сосредоточиться на созидании.
— Помню, как вы публично извинились перед Хиддинком после Евро, сказав по поводу прежней критики в его адрес: «Я с тем Игнатьевым абсолютно не согласен». В чем вы ошибались?
— Когда я работал за рубежом, то считал, что нужен не только и не столько как тренер конкретной команды, а как человек, который формирует развитие футбола в стране. Думал, что должен читать там лекции, оставить что-то после себя. Год отработал — отдай все конспекты, чтобы они могли по ним учиться. И полагал, что по этому пути должны идти все тренеры сборных, приезжающие за рубеж.
Но я ошибался. Все-таки Россия — не Китай, не Саудовская Аравия, не ОАЭ. У нас нужен продукт конкретной команды. Хиддинк его дал. Потом я уже понял, что у него другая задача. А до того на одном из совещаний сказал: мол, вы уедете, а что нашему футболу останется? Вы собирали тренеров, рассказывали им, как надо тренировать, как нет? Но был в этом не прав.
— Сложно было работать с вратарем Черчесовым?
— Наоборот! Когда он был еще подростком, мы вдвоем тренировались. Было это то ли в Ницце, то ли в Монако, на гостиничном поле. Я ему сказал, как надо брать мяч — мне так виделось. Но я же не вратарь и не понимал в этом ничего! Поэтому очень хорошо, что появились тренеры вратарей.
А Стас в 14 или 15 лет вежливо, но уверенно возразил. И мне сразу стало понятно, что Черчесов станет личностью. Разумеется, я не мог знать, в какого вратаря, а потом тренера он превратится, но то, что будет личностью, сможет отвечать за содеянное, спорить и доказывать свою правоту — уже был уверен. И он очень много работал, каждый эпизод отрабатывал от и до.
Даже совсем юный Черчесов очень расстраивался, когда на тренировке кто-то не добивал ему мяч после отскока от него. Стас очень возмущался и просил делать так, как будет в игре. Говорил: «Бейте мне в лицо, куда угодно, чтобы я реагировал!» Многие вратари возмущаются, когда на тренировках им добивают с метра. А Стас, наоборот, этого требовал. Потому что в игре не будут спрашивать — а можно тебе с метра ударить?
Фото Александр Федоров, «СЭ»
Инсценировка изгнания Саленко из юношеской сборной
— С кем было сложнее?
— С Саленко, например. Задолго до того, как он забил пять голов Камеруну. Много всего у меня с ним еще с юношеских сборных случалось! Но всегда было и восприятие его как большого мастера. Потому что Олег и в самые юные годы выгодно отличался огромным стремлением выигрывать. Я ему иногда говорил: «Олег, забьешь сегодня?» Специально, чтобы завести. Забью, говорит. Я накручивал: «Как ты можешь сказать, что точно забьешь? Это даже некрасиво. Там же люди тоже хотят жить, есть черную икру, побеждать. Чем ты лучше них?» Он взвивался еще круче: «Забью!» — «Сколько?» — «Три!» Из него это перло. И он забивал.
Во всех юношеских сборных, если он забивал один мяч, у него состояние души было такое, что надо еще. Если не удастся, он провалится на дно. Все уже успокоились, мы уверенно ведем, а он все равно берет мяч и пытается что-то сделать. Поэтому ему с Камеруном не хватило ни одного гола, ни двух, ни трех.
— А характер у него тяжелый был?
— Такой, что я его выгонял со сборов перед юношеским чемпионатом Европы, который мы выиграли. Ну, как выгонял — инсценировал. Я тогда устроил спектакль. Собрал ребят — Тетрадзе, Кирьякова, Никифорова, Касымова. Говорю им — вы мне ко мне придете и будете при нем просить за него, а я буду говорить: «Нет». Он должен увидеть, что вы — за него, а я — против. И вы берете на себя ответственность и тем самым ставите меня на колени.
Начинаем собрание. Я холодно говорю, что буду его выгонять. Они, четко по сценарию, молят: Петрович, он нам поможет, все сделает как надо, исправится. Я «сомневаюсь». Что ему остается делать? Он говорит — да, конечно, исправлюсь. Видит, что за него парни впряглись! Они ему — ну, смотри, ты взял на себя обязательства. И он стал лучшим бомбардиром чемпионата Европы, который мы выиграли! Олег открытый человек — но и вольный в трактовке дисциплины. Опоздать на тренировку, что-то лишнее сказать, чего-то не сделать. Но — талант! А талант надо беречь.
— Забить пять голов в одном матче на ЧМ больше не удавалось никому и никогда.
— Сколько же я слышал разговоров после ЧМ-94, сколько скептиков сразу проснулось! «Кому он забил», «это дело случая», «надо было другим забивать»… Забивать надо всем, против кого играешь. Но если не умеешь этого делать, то не сделаешь даже на тренировке. А Саленко был наделен божьей искрой, и он сделал невозможное. Оставив после себя след в истории мирового футбола. Игрок российской команды стал лучшим бомбардиром и рекордсменом чемпионата мира!
— Объясните загадочный факт про Саленко. Почему Романцев ни разу не вызвал его в сборную? Получается, пять голов Камеруну стали его последним матчем за нее.
— У двух Олегов были свои представления об игре. Бесковский, романцевский подход подразумевал четкое понимание, что делать в той или иной ситуации. Саленко же — игрок размаха, непредсказуемости. Зажать его в рамки было очень сложно, это могло только испортить. Романцев, думаю, брал всех тех, кто понимал и принимал суть его игры и тренировочной работы. Других объяснений, кроме чисто футбольных, у меня нет.
— Какой-то контакт с Саленко у вас сохранился?
— Сейчас в свете всех событий — нет. Но, когда я помогал Семину в Киеве, мы изредка общались.
Фото Александр Федоров, «СЭ»
Считаю, что «письмо 14-ти» повлияло на болезнь и раннюю смерть Садырина
— Кого вы считаете главным виновником «письма 14-ти»? И думаете ли, что-то событие похоронило потрясающую команду на много лет вперед?
— Главным виновником считаю Анатолия Бышовца, который переступил человеческую и педагогическую грань. Возможно, ему казалось, что, если он возьмет сборную, то все будет на высшем уровне. И он заблудился, ошибся.
Ту команду я назову самой талантливой возрастной группой за много десятилетий, которые нахожусь в футболе. Это были потенциальные футбольные Пушкины и Лермонтовы. Они могли очень многое о себе оставить для будущих поколений. Но ситуация оказалась плачевной по вине людей, которые не понесли при этом никакой ответственности. А пострадал один человек — Садырин. Многие не знают, насколько Пал Федорыч болезненно все это пропустил через себя. Он не мог это отторгнуть, отвернуться. И это сократило его пребывание в наших рядах.
— То есть вы считаете, что его тяжелая болезнь и ранняя смерть связаны с «письмом 14-ти»?
— Да. Потому что видел все это в процессе нашего общения. Садырин был очень сильной личностью, но это отразилось на его здоровье.
— Какие у вас сейчас отношения с Бышовцем?
— Никаких. Не то что я его сторонюсь, но, если вижу на футболе (а больше нигде его видеть не могу) — здороваюсь и не более того.
— А какие у вас отношения с инициатором «письма 14-ти» из числа игроков Игорем Шалимовым? И как вы относитесь к нему как к тренеру?
— Такие же, как с Бышовцем. Я с ним не близок. Если где-то сталкиваемся — здороваемся и все. Но то, что тогда случилось, — уже история. Думаю, что он, став тренером, тоже осознал свою тогдашнюю неправоту. С ним как тренером тоже уже несколько раз поступали почти так же. И он наверняка в эти моменты вспоминал, как они поступили по отношению к Садырину.
У них были основания быть недовольными. Они уехали из позднего СССР и ранней России в серьезные клубы, где их обеспечивали всем. А потом приезжали в сборную, и на первой тренировке им выдали форму с баскетбольным кольцом. Они смеялись, а такой смех — это уход от работы. В РФС тогда не было денег, и доставали, что могли. Но они реагировали на это с мальчишеской запальчивостью. Не хотели и, наверное, не должны были быть взрослыми людьми и думали: раз я пришел в сборную, значит, меня должны всем обеспечить.
— Триггер «письма 14-ти» был в том, что президент РФС Вячеслав Колосков пришел в раздевалку после поражения в Афинах и по горячим следам обидел игроков фразой: «С такой игрой в Америке делать будет нечего». Говорит ли это о том, что никто, кроме тренеров и игроков, не должен иметь доступа в раздевалку?
— Вячеслав Иванович просто бросил спичку на уже пролитый бензин, и пламя сразу вспыхнуло. Может быть, он выбрал не тот момент. Но любой президент имеет право прийти и сказать: «Так больше играть нельзя!» Что, мы должны все целоваться после поражения? Никаких оскорблений с его стороны не было, он просто сказал, что было. Руководитель должен спрашивать за результат.
Но вот Семин, например, не пускает никого в раздевалку после матчей. Как только видит, что начальник пытается войти, встает грудью и говорит: «Нет-нет, стоп, завтра. Если вы хотите сказать, что премию игрокам даете — пожалуйста, заходите. А все, что плохо, я и сам скажу». Может, этого не хватило.
— Колосков высказывал мнение, что Садырину не надо было возвращать группу игроков, которые подписали письмо, но в итоге поехали на ЧМ-94. Потому что это посеяло рознь с теми, кто письмо изначально не подписал и посчитал, что их предали.
— Не могу согласиться. Вот как мы могли в любом составе обыграть бразильцев, будущих чемпионов мира? Или шведов, бронзовых призеров? Кого могли — Камерун — того и обыграли.
Перед матчем с бразильцами мы вышли по страшной жаре разминаться, с нас сто потов сошло. А они, опытные, даже не разминались, сил не тратили. Перед матчем выходит Ромарио, а бутсы у него такие, будто он их не чистил лет пять. Перед ним стоит Влад Тернавский, который должен был персонально по нему играть. У него все отлакированное, сверкающее. И он мне показывает, удивляется — как он будет играть в таких бутсах? А что потом было — все видели.
— Как Садырин отнесся к тому, что вы после него остались в штабе сборной у Романцева? Не обиделся?
— Обиделся. Но мы с ним объяснились. Когда он заканчивал со сборной, говорил мне: «Пойдем в ЦСКА со мной, будем вместе работать». Но ждал, время шло — а ничего не происходило, его туда не возвращали. Потом выяснилось, что там в министерстве обороны была смена руководителя — и Пашу туда не взяли, а вместо него пригласили другого Федоровича, Тарханова. Говорю Садырину: «А что я должен делать?» Вот и принял предложение Романцева — не сразу, а когда стало понятно, что с Пал Федорычем мне идти на тот момент некуда. Юрка Семин у нас всегда был третейским судьей — прямой, честный, всегда говорил как есть. При его посредничестве с Садыриным и помирились. Он объяснил Паше, почему я был прав. И тот согласился.
Фото Александр Федоров, «СЭ»
В сборной работал не из-за денег
— Как у вас складывались отношения с Колосковым как у главного тренера сборной?
— Хорошо. Когда проиграли стыки ЧМ-98 Италии — 1:1 дома, 0:1 в гостях, — я собрал команду и говорю: «Все, ребята, ухожу, не сделал того, что от меня ждали». Они: «Не надо, давайте еще попробуем». Мол, если выгонят, то выгонят, но самому не надо уходить. Колосков меня сразу вызвал: какие у тебя мысли? Я ему все это рассказал. Он ответил: ты остаешься. В стыках нам противостояла Италия, поди ее обыграй. В группе проиграли болгарам из-за судейства. За тебя люди из исполкома РФС. Но потом уже накатила вторая волна, и там уже Вячеслав Иванович ничего сделать не смог (летом 1998 года сборную по инициативе некоторых членов правительства России возглавил Бышовец, — Прим. И.Р).
У нас с Колосковым были и остаются хорошие отношения. Я работал со многими руководителями федерации за последние 50 лет. Так вот, Колосков из них знает предмет лучше всех. Ему лапшу на уши не навешаешь. Послушает, посмеется и скажет: «Это ты жене своей будешь рассказывать».
— Правда ли, что у вас как у главного тренера сборной была зарплата 500 долларов в месяц?
— Такое время… И это было не самое основное и не самое обидное для меня. Тогда любили профессию. Я никогда не шел куда-то работать со словами — вы мне такую зарплату сделайте. Может, это на сегодняшний день звучит постыдно. Но в тот момент мне виделось, что это очень интересная, престижная и необходимая работа.
— Борис Петрович, но 500 долларов… Я в «СЭ» в тот момент работал, мне 24 года было, и то больше получал. Как такое может быть? Как в РФС просто посмели предложить вам такую зарплату? Это же неуважение!